Лестница в небо или записки провинциалки - Лана Райберг

Странно, что идеи единой религии и мировой гармонии не приживаются, людям более свойственно воевать друг с другом и находить врагов.

Накануне нас навещала Алёна с весьма конкретной практической задачей — ей нужно было заручиться согласием племянника на то, что якобы она проживает по нашему адресу — страховка на машину в пригородах Вашингтона была гораздо меньше, чем в Нью-Йорке. Алёна приехала вечером, я ей была очень рада, но в оживлённом разговоре почти не могла принять участия. Алёна и Майкл ожесточённо спорили о религии, причём о различиях в Писании и об особенностях баптизма. Выпивоха Алёна отказалась от алкоголя совершенно, убеждая, что лучше совсем не пить, чем нечаянно перебрать.

Майкл же доказывал, что без пития никак не обойтись, нужно только знать норму, и к чему уж совсем превращаться в ханжу, отказываясь от мирских радостей?

Сексуальная тётушка, менявшая прежде любовников, как перчатки, извлекла из сумочки косынку, белую в крапинку, повязала её и кокетливо спросила:

— Ну как я, хороша?

Из-под косынки монахини сверкали блудливые глазищи, малиновый рот, растянутый в сверкающей улыбке, открывал крупные влажные жемчужные зубы.

Алёна собиралась сделать пластическую операцию по приведению еврейского носа к классическим канонам. Майкл кипятился. Он уличал тётушку в лукавстве,

— Ты же верующая. От блуда отказалась. Зачем тебе другой нос? Ты и так хороша, а будешь ещё лучше, мужиков в соблазн вводить не надоело?

Тётушка ловко парировала:

— Хочу быть совершенной перед лицом Господа нашего.

Я икала, потела, но встрять в беседу никак не могла — высказывания обеих сторон мне казались чересчур экстремальными. Пока я обдумывала свою позицию, было уже поздно высказываться — спор стремительно, как шустрая бабочка, перепархивал на другую тему. Причём было непонятно, насколько серьёзна Алёна — кокетничает ли она, играя роль баптистки, или искренне пришла к вере. Я пригубливала вино и незаметно для себя напилась, явив для спора живую иллюстрацию того, что с нормой можно ошибиться. Алёна принесла новость, что её сын Вадик наконец-то разошёлся с Галкой, которая никак ему в жёны не годилась, потому что фотограф, а что это за профессия для девушки, и ещё она была старше её сына и вообще он нашёл другую, хозяйственную еврейскую девушку вот с такими ногами! Сквозь пьяное забытьё слышала, как Майкл говорил:

— Ты уж определись, что для тебя главнее-хозяйственность невестки или её еврейство, а уж к чему тут длинные ноги, не понимаю. Ты теперь у нас верующая, должна на душу внимание обращать, а не на ноги.

— Ах, Майкл, вечно ты придираешься! Всё важно — и душа, и ноги.

Проваливаясь в беспамятство, я ещё подумала: чем их не устраивали Галкины душа и ноги. По-моему, с ними было всё в порядке.

Оказалось, что Галка беременна, и возлюбленный объявил ей о разрыве в тот момент, когда она известила его о будущем отцовстве. Верный, покладистый Вадим мигом заявил, что как раз хотел ей сообщить, что её не любит, просто он не решался раньше сказать об этом, и жить с нелюбимой женщиной не может. В тот же вечер он собрал вещи и ушёл к маме, в светлую квартиру на берегу океана, оставив беременную неработающую подругу в съёмной квартире.

Глава 14

Разрыв

Наступила короткая, быстрая весна. Зимы штата Дистрик Коламбия невыразительны и бесснежны. Сырые и ветреные, они почему-то кажутся очень холодными, хотя температура редко опускается ниже нуля.

Погодную сводку в Америке слушают так, как в годы войны россияне слушали сводки с фронта. Лёд, снегопад — катастрофа. Процентов сорок работающего люда не едут на службу. Хотя, конечно, понятно — дороги здесь гладенькие, скользкие, при малейшей непогоде большой риск попасть в аварию.

Снег здесь, чтобы оправдать свою редкость, выпадает мощно и превращает наш цивильный городок в некоторое подобие затерянной на краю света Деревни. Однажды в такой снегопад дом наш завалило по самую крышу, Майкл звонил братьям, и те приехали с огромными деревянными лопатами и несколько часов потратили на то, чтобы прокопать дорожку к двери и расчистить крыльцо.

Сколько лет прошло, а я помню остановившееся время, абсолютную тишину и нестерпимую вокруг белизну. Это было великолепное, незабываемое ощущение. Возможно, если бы снежный плен продлился чуть дольше, меня бы охватила паника — не очень приятно оказаться в ловушке и зависеть от того, хватит ли продуктов до того момента, когда придёт оттепель. В той ситуации были новые ощущения — покоя и радости. Наверное, единственное, что я вспоминаю с грустью за четыре года своего пребывания в замужестве — эти пару снежных светлых часов.

Родственники в это время бурно обсуждали ситуацию с Вадимом и Галкой и разделились на два противоборствующих лагеря. Одни радовались за Вадима, что он наконец-то одумался и порвал с богемной особой, другие осуждали Вадима за подлость. Майкл относился к первым, я ко вторым. Это происшествие и было той самой лакмусовой бумажкой, которая проявила все язвы нашего брака. Я как с цепи сорвалась — ведь воевала не за себя, а высказывала своё мнение в частности, и Майкл не мог подавить меня никакими ни запретами, ни условиями — мы же ведь говорили не о себе. Почти каждый день мы ругались — я с пеной у рта доказывала, что Вадим негодяй.

Майкл защищал всех мужчин, я защищала всех женщин. Я стала без конца звонить Галке по телефону, впервые начхав на запреты мужа.

— Я должна её поддержать! Это подло, вот так все бросили человека в беде! И потом — какое твоё дело, за телефон ведь не ты платишь!

Мы с Майклом почему-то постоянно обсуждали эту тему, уставали от споров, но упрямо стояли каждый на своём.

Во второй раз подбираюсь к началу своей главы.

Итак, была весна. В одну из суббот, устав сидеть дома, мы пошли прогуляться в лес и нечаянно углубились в самую чащу, туда, где закончились посыпанные песком дорожки, а из-за поворотов уже не показывались крыши и колонны особняков.

Сейчас Лес уже не казался декоративным антуражем, он был частью дикой, непричёсанной человеком природы. Деревья неожиданно выпрямились и выросли, и почти закрывали небо сплетёнными ветвями, покрытыми рыжими, не сгнившими за зиму листьями. Мы с трудом следовали за петляющей, уводящей нас в заросли колючих, раскоряченных кустов с цепкими чёрными ветками, тропинкой. Почки на деревьях ещё не показались, и лес был глух, мрачен и враждебен.

Беседа не клеилась. О чём бы мы ни начинали разговаривать, мы тут же сбивались на ссору. Просто удивительно, насколько у нас были разные взгляды. Странно, что в тот день разногласия наши не заканчивались ни оскорблениями, ни агрессией со стороны Майкла. Мы действительно пытались достучаться друг до друга, но не могли.

Нам даже неловко было на этой узкой лесной тропинке, как будто мы абсолютно чужие, ненужные друг другу люди, которых обстоятельства вынудили провести совместно какое-то время. И ты маешься, изнываешь от скуки и неловкости, и пытаешься найти темы для разговора с неинтересным тебе человеком, а время, как назло, застряло, зависло, застучало в висках тяжёлым молотом. Лес обострил восприятия — тут нельзя было спрятаться ни за телевизором, ни за книгой.

И вдруг Майкл, как бы спохватившись, что мы всё таки муж и жена, а не случайные попутчики, вынужденные блюсти вежливость, завёлся, взяв на вооружение мою несущественную, давно забытую и прощённую провинность. Словно нащупав твёрдую почву, он раскраснелся, оживился и стал с упоением отчитывать меня, укорять и ругать.

Я долго молчала, слушая его, не возражала и не раздражалась. Затем автоматически, независимо от моей воли мой рот произнёс:

— Ты знаешь, я так устала. Наверное, будет лучше, если мы разойдёмся.

Так же тихо и серьёзно муж эхом отозвался:

— Да, наверное.

Реальность мгновенно изменилось — словно кто-то острым ножом одним махом разрубил ту невидимую, слабо соединяющую нас ниточку. Рядом шёл настолько чужой человек, что я стала даже ощущать его запах, и запах этот был враждебный. В то же время стало как-то пусто и легко. Я чувствовала себя как заполненный гелием воздушный шарик — бездомной и свободной.

Майкл замолчал, словно выключенное радио, перестал хамить и язвить, и углубился в себя… Молча, мы вернулись в уже чужой для меня дом. Я поднялась в спальню и бездушно, словно робот, стала собирать вещи. Майкл потоптался у порога спальни и буркнул, что поедет к супермаркету, подобрать пустые картонные коробки для моего имущества. Странно, но впервые за все эти годы он вёл себя по-человечески.

На ночь я устроилась на первом этаже, в гостиной на диване, и всю ночь не спала — было и страшно, и радостно. Опять всё сначала. Сквозь плохо закрытые жалюзи сочился серебристый лунный свет и лужицами плескался на ковре. По стенам многорукими чудовищами двигались тени от деревьев. Фары проезжающих машин скользили по комнате, высвечивая из темноты то стоящий на подставке и напоминающий застывшего оленя киборд, то фотографию, где мы с Майклом, счастливые, крепко обнявшись, со смехом всматриваемся вперёд, в будущее, которое не смогли построить.